– Ты видела?.. – воскликнул Милле, как только Айрис открыла дверь. – Нет, ты это видела?! – Он швырнул цилиндр на столик в прихожей. – Луис! Луис! Куда ты подевался? Ты читал сегодняшнюю «Таймс»??!

– «Таймс»? – переспросил Луис, появляясь в прихожей следом за Айрис. Его щеки все еще покрывал румянец – Милле позвонил в дверь как раз в тот момент, когда Айрис достигла пика наслаждения и они, едва разжав объятия, с хихиканьем бросились одеваться. Сейчас, бросив взгляд на Луиса, Айрис заметила, что его рубашка застегнута не на ту пуговицу, но Милле, кажется, не обратил на это внимания.

– Вот именно! – воскликнул он и, ткнув пальцем в свежий номер газеты, которую держал в руках, принялся читать вслух:

– Достоуважаемый сэр! «Надеюсь, что свойственная Вам широта взглядов…». Так, это не интересно… Вот!.. «…Вложенный в эти картины кропотливый труд вкупе с их художественной достоверностью… ни в коем случае не заслуживают презрения или насмешек…»

– Что ты бормочешь? В чем вообще дело? – поморщился Луис, но Айрис видела, что он заинтересован. Шагнув вперед, Луис отнял у Милле газету.

– Письмо Рёскина! – выпалил Милле. – Он написал в «Таймс» письмо, в котором выступил в нашу защиту. Он изложил там все наши идеи и принципы, и вообще он нас хвалит. Сам Рёскин, представляешь?!

Айрис читала статью поверх плеча Луиса, но дошла только до середины, когда он сказал:

– Неплохая статья, очень неплохая! Написано, правда, без излишнего пыла, но это как раз и хорошо! Никто не заподозрит, что Рёскин расхваливает кого-то из знакомых, к которым дружески расположен. Да вот, здесь он прямо так и говорит: «Я не знаком ни с кем из них лично»…

– Это огромная удача! Такой авторитетный человек – и вдруг поддержал наши идеи. Ты знаешь, он и мне написал… – Милле достал из кармана аккуратно сложенное письмо, держа его обеими руками, словно дворецкий, несущий к столу драгоценную супницу с черепаховым супом. – Рёскин хотел купить мою картину «Возвращение голубя…», но она, ко сожалению, уже продана. Ах, если бы я не поторопился!.. Кстати, в письме он спрашивает и о твоей «Леди Гижмар…».

– Скажи ему, что она не продается, – спокойно ответил Луис.

– Но ведь это же Рёскин!.. – У Милле вытянулось лицо, и Айрис спрятала улыбку. Можно было подумать, Луис только что объявил другу, что порезал драгоценный холст на сигары. – Это тебе не какой-нибудь мистер Боддингтон или чиновник из муниципалитета. Это Рёскин, величайших критик нашего времени!

– Я прекрасно знаю, кто он такой, – ответил Луис. – Но картина не продается. – Он ненадолго задумался, словно смысл сказанного дошел до него с некоторым опозданием. – А ты уверен, что Рёскин действительно хотел ее купить?

– Уверен. В письме так и написано… Не веришь – прочти сам.

Луис покачал головой.

– То, что Рёскин за нас, – это прекрасно, но не стоит забывать о том, что злопыхатели тоже не дремлют, – напомнил он, и Айрис сразу поняла, о чем идет речь. Всего неделю назад «Панч» опубликовал рисунки, пародирующие «Мариану» и «Леди Гижмар»; когда же в «Таймс» появилась первая разгромная рецензия, Луис в гневе швырнул газету в камин.

– «Неестественный стиль, фальшивая перспектива и грубый колорит»… – процитировал он сейчас, взмахнув отнятой у Милле газетой. – Но это и есть тот поворотный пункт, благодаря которому мы можем сделать шаг к подлинному величию!

Милле кивнул.

– Да. Он так и написал.

– Это просто замечательно, – поддакнула Айрис. – Даже не верится.

И вместе с Милле она проследовала в гостиную, а Луис ненадолго вышел, чтобы отправить посыльного в лавку за бренди и пирожными. Айрис пить не особенно хотелось – она еще не пришла в себя после вчерашней вечеринки, когда вместе с Луисом, Россетти и Хантом они плавали на лодке в Ричмонд. (Айрис приглашала и Роз, но сестра отказалась – миссис Солтер просила ее никуда не отлучаться из магазина, пока она не найдет вторую продавщицу.) С собой у них было две бутылки кларета и ликер. Стоял прекрасный майский день, и берега Темзы словно пеной оделись мелкими розовыми цветами, названия которых Айрис не знала. Ветра почти не было, и под гладкой как стекло водной поверхностью мелькали стремительные тени крупных форелей. Мужчины, однако, оказались не особенно умелыми гребцами, поэтому на обратном пути Айрис взялась за весла сама. Россетти громко выражал свое возмущение этим обстоятельством, но, как заметил тот же Луис, пытавшийся помочь Айрис, его негодование оказалось недостаточно сильным, чтобы побудить художника поменяться с ней местами, хотя возвращались они по течению. Айрис, впрочем, не возражала, к тому же во время гребли они с Луисом несколько раз соприкоснулись локтями, и, поглядев на него, она заметила в его глазах неподдельную нежность и любовь.

***

Письмо пришло ближе к вечеру. Милле к этому времени отправился проветриться, а Айрис сидела на софе и делала углем набросок миски с клубникой. На картине ей никак не удавалось передать округлую гладкость ягод и правильно расположить их относительно края тарелки, и Луис посоветовал ей сделать несколько набросков подряд, чтобы приучить руку правильно выписывать плавные линии. Устроив альбом для набросков на его вытянутых ногах, Айрис принялась за работу.

Когда раздался звонок в дверь, Луис только вздохнул.

– Мне очень жаль, но твой столик придется убрать, – сказал он, спуская ноги на пол. – Пойду посмотрю, кто там.

Он вернулся через минуту и, не глядя на нее, сел рядом на софу. В руках Луис держал распечатанное письмо.

– Что-нибудь случилось? – спросила Айрис. – От кого это?

– От Сильвии, – ответил он. – Обычно я не открываю ее писем, но на этот раз адрес на конверте был написан рукой Клариссы.

– Вот как? – Айрис старалась говорить небрежно, чтобы Луис не заметил, как ее передернуло, когда он произнес имя жены вслух. – Что же она пишет?

– Она умирает. – Луис опустил голову и посмотрел на письмо. – Похоже, ей недолго осталось.

– И это все?

– Нет. Она хочет, чтобы я приехал попрощаться…

Айрис вертела в руках угольный карандаш, не замечая, что ее пальцы стали совсем черными.

– И ты… поедешь?

– Я думаю… я думаю, это мой христианский долг. Она умирает и просит приехать – не могу же я отказать ей в последней просьбе? Пароход в Эдинбург отходит от пристани у Лондонского моста каждый вечер… – Его взгляд метнулся к часам на стене. – Я как раз на него успею, если потороплюсь. Сильвия… Она хочет примирения.

– Примирения? – ровным голосом переспросила Айрис.

– Не в том смысле. А если и в том, то… Для меня наши отношения давно в прошлом. Пойми, Айрис, я должен ехать, чтобы она умерла спокойно, – чтобы она знала, что я не питаю к ней зла. Не поехать было бы непорядочно и жестоко. Пусть она отойдет в лучший мир с чистой совестью, с сознанием того, что я ее простил. Кроме того, мой сын… Должен же его кто-то утешить.